«Это все из-за тебя» — звонкий подзатыльник застает меня врасплох. Я засмотрелся на ребят, гоняющих мячик. Если мяч попадает в наши ворота, то пацаны начинают наперебой кричать — «Это все из-за тебя» и отвешивать мне тумаки. Сейчас наш «нападающий» неудачно передал пас. Всеобщее неудовольствие сразу же отразилось на мне. «Это ты виноват. Иди на поле, создавай «помехи», да смотри, старайся». Я доволен тем, что мне разрешили поиграть в команде. Я старательно мешаюсь под ногами «противников», меня больно бьют по ногам и толкают. Я «закрываю» игроков другой команды, чтобы нашим было легче играть. Мне случайно пасуют мяч, и я его сразу же теряю. «Козел, пошел вон с поля» — кто-то толкает меня в спину, я теряю равновесие и падаю наотмашь лицом в плотную, утрамбованную землю. На меня наступают, пинают ногами, я не могу подняться. Я закрываю голову двумя руками и согнув ноги, стараюсь заслонить ими живот. Через несколько минут ребята обо мне забывают и убегают на другой конец поля. Я медленно поднимаюсь, ноги дрожат, во рту соленый вкус крови. Я плетусь домой, даже не пытаясь отряхнуть одежду, портфель, как маленькая собачка, послушно волочится за мной.
Отец, встретив меня у подъезда, секунду оценивающе смотрит на мою заплетающуюся походку, разбитое лицо и грязную одежду — «Баба, а не мужик. Бесхребетное отродье. Дерьмо» — жестко выносит он приговор, сплевывает себе под ноги, и проходит мимо, торопясь после обеденного перерыва на работу. Дома мать бросает мне в лицо половую тряпку — «От тебя одна грязь. Подотри за собой. Тряпье свое сам стирай, я устала уже на тебя руки ломать». Она зло наливает мне тарелку супа и почти швыряет ее на стол передо мной. Я ковыряю ложкой в тарелке, горячая жидкость обжигает разбитые губы, в голове какой-то гул.
Кое-как поев и переодевшись, я собираюсь на улицу. — «Ты бы хоть учебники открыл, бездарь» — кричит вдогонку мать. Открывать учебники бесполезно, я ничего не понимаю из того, что в них написано. На уроках я тихо сижу и лениво рисую в тетради крестики. Учителя считают меня «слабоумным дурачком» и выводят тройки, даже не спрашивая. У нас с ними негласный договор: я не мешаю им, они не мешают мне. Иногда они посылают меня на «трудовой десант», тогда я целый день вместе с нашей техничкой тетей Надей надраиваю рекреации, соскабливая жвачку с подоконников и вытирая плевки с перил.
Во дворе взрослые ребята бренчат на гитаре и потихоньку раздавливают два пузырька с «беленькой», запивая ее «Клинским» вместо закуски. — «Серёнь, подь сюда. Да не боись, не обидим» — я несмело подхожу, бежать бесполезно, всеравно догонят. — «Что-то ты грустный такой, глотни, веселей станет и давай с нами песни петь». Мне наливают засаленный стакан, сразу смешав в нем водку и пиво. Я глотаю обжигающую жидкость, не смея отказаться. Сразу же становится хорошо, я начинаю безудержно смеяться и хлопать себя по бокам руками. Все смотрят на меня и начинают смеяться тоже. Потом мы поем песни, я потешно подпеваю и даю сморкаться всем по очереди в мою рубашку. Я счастлив: меня посадили рядом, меня никто не бьет, меня «приняли» во взрослую компанию. Бутылки быстро пустеют, все как-то скучнеют, выясняется, что ни у кого нет денег для продолжения банкета. — «Серёнь, может ты подмогнешь? Знаешь, там за углом палаточка есть, в ней за окном много таких бутылок стоит. Ты витрину-то, камешком шмякни, пока шум да гам, хватай бутылки, сколько унесешь и к нам, мы тебя за углом будем ждать». Я подобострастно киваю, ради новых друзей я готов на все. Я тщательно скрываю неуверенность и страх, я не хочу, чтобы они решили, что я «тряпка» и «ссаный». Я знаю, что бить окна плохо, но ведь они просят…
Уже вечер, на улице никого нет. Старый кирпич никак не хочет лететь вперед, и упрямо шлепается на землю около моих ног. Я поднимаю его, подхожу вплотную к витрине, и, размахнувшись двумя руками, со всей силы бью по стеклу. Стеклянный дождь больно вонзается в мое тело. Я хватаю первые попавшиеся бутылки и бегу за угол. Друзья меня ждут и придирчиво осматривают добычу — «Ты бы сбегал еще, там в углу с синей этикеткой – моя любимая…» — я послушно бегу назад. Я хватаю нужную бутылку, ловко уворачиваюсь от подоспевшей разъяренной продавщицы и успеваю пробежать половину пути до сокровенного угла. Кто-то сбивает меня с ног, я падаю на заветную бутылку, острое стекло вспарывает мою грудь. — «Гаденыш» - это последнее, что я слышу, теряя сознание.
«Паскуда, чертово отродье, как ты там оказался. С кем ты был, говори, идиот» — отец заносит руку для очередного удара, я зажмуриваюсь и упрямо молчу. Я не могу выдать своих новых друзей: они меня не били и пели со мной песни.
Ребенка начинают называть «трудным» и с энтузиазмом воспитывают… наказывая, унижая и причиняя боль, тем самым еще больше «выбивая» его из реальности и ограничивая его пространство. Его действия становятся еще более неадекватными, в них сквозит отчаяние, безысходность, беспощадность и безжалостность загнанного в угол зверька. «Я хочу жить. Я должен выжить любой ценой».
Ребенок воспринимает себя как жертву, добычу для всего остального мира, который его травит, уничтожает, пытается избавиться от него. Естественно, что он старается отплатить тем же, пытаясь стать в отместку еще более жестоким, коварным, бесчеловечным.
«Когда взрослые поступают подобно детям, их называют недоразвитыми. Когда же дети поступают подобно взрослым, их называют малолетними преступниками». Алфред Ньюмен
*****
Я ковыряю в носу. Чего она от меня хочет. «Зачем ты украл деньги» — мать напряженно и подчеркнуто прямо сидит за столом и бессмысленно перебирает карты. Слова дребезжат в ее горле, как ложка в стакане быстро идущего поезда. «Зачем ты залез в чужой кошелек»?
— «Мне надо было». — «Ты должен был сказать мне». — «Ты бы мне не дала». Мать на секунду отрывает глаза от карт и, срывая голос, кричит — «Ты подлец, ты вор, ты понимаешь, что это низко и гадко воровать деньги у своих одноклассников». — «Мне надо было» — упрямо мычу я. — «Вот приедет отец, я все ему расскажу, пусть он с тобой делает, что хочет».
Я прячу ухмылку. Когда отец навещает нас на выходные и пытается поговорить со мной как «мужчина с мужчиной», я, плаксиво скривив губы, начинаю тянуть — «Да, ты вот сам от нее ушел (я имею в виду мать), ты теперь с тетей Мариной счастлив, а я…» — в этом месте приходится пустить слезу и безнадежно махнуть рукой — «ты ведь знаешь, какая она мать – кого хочешь доведет». Тогда отец положит руку мне на плечо и долго будет стоять, опустив голову, затем достанет из кармана деньги - «на вот, возьми, отдай кому надо» — и торопливо сунет мне в руку бумажки. — «Больше не воруй». — «Ну что ты, папа, это в последний раз» — изображая раскаяние, я торопливо улизну из дома.
На улице мы с пацанами купим две жестянки пива, фисташки и мороженое, заберемся на «наш» чердак и будем там играть в «ножечки» и карты на оставшиеся деньги. Мы будем смеяться над моим «лохонутым» отцом, над истеричной мамашей, над их неинтересной и скучной жизнью. Они такие странные, тоскуют и страдают о какой-то любви и счастье. Любовь – это когда ты трахаешься с красивыми телками, а счастье – это когда у тебя есть «бабки», чтобы проиграть их в карты. Деньги всегда нужны. Какая разница, откуда их брать…
Родители очень любят «запрещать» своим детям что-либо делать. Это связано с тем, что к тому времени, когда люди обзаводятся детьми, они уже изрядно устают жить. Их раздражает движение, бурная деятельность, которую развивает маленький человек. Это так не похоже на стремление взрослых к покою и тишине. Дети – это забота и ответственность, от которой так хочется избавиться. Категоричное «нет» заменяет обстоятельное обсуждение намеченного ребенком мероприятия. Его слезы и возмущение воспринимаются как досадное недоразумение. Чем больше ребенку запрещается интересных и важных, с его точки зрения дел, тем сильнее он ненавидит своих воспитателей, ведь его лишают радости и удовольствия, которые он получает от самого процесса действия. Ребенка лишают возможности заявить о себе миру — «Я пришел. Я есть».
Ребенок отказывается понимать сложившуюся ситуацию, она слишком тяжела для осмысления. Ведь осознав, маленькому человеку придется столкнуться с тем, что люди, от которых он полностью зависит и которых любит – уничтожают его. Большая часть информации о происходящем прячется в лабиринтах памяти человека. Остается смутное ощущение, что родители виноваты всегда и во всем, просто потому что они есть. Родители становятся «врагами».
Пытаясь вырваться из-под пресса запретов, ребенок входит с «врагами» в навязчивое противостояние, и/или навязчивое «отделение».
Взрослея, ребенок предъявляет «врагам» все более абсурдные и неоправданные претензии, и обвиняет воспитавших его людей во всех мыслимых и немыслимых грехах. Все внимание и силы «взрослого ребенка» направляются, на то, чтобы отстоять свои права в давно потерявшем смысл противоборстве, весь жизненный потенциал человека поглощается этой мелкой и разрушительной игрой. Ребенку важно «наказать» своих противников. Он постоянно их «разоблачает», старается «поставить на место». Для ребенка важно сделать все «по своему», «наперекор» надоевшим советчикам, а иногда и здравому смыслу.
«Каждый из тех, кто когда-то держал нас в далеком детстве за руку, продолжает это делать и теперь, после нашего взросления, только рука эта теперь менее чувственно видима, зато душевно ощутима». П.Таранов
«Взрослый ребенок» не замечает, что уже давно никто не мешает ему распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Смыслом его жизни остается месть уже давно поверженному противнику.
Родители, как правило, не понимают глубины и трагизма сложившегося противостояния. Они активно поддерживают его, мотивируя это безграничной любовью. Ребенка постоянно спасают от несуществующих опасностей, ограничивая его пространство и блокируя его способность к действию; заботятся, лишая его самостоятельности; переживают о нем, закладывая в его душу ростки неуверенности и нерешительности. Видимо под любовью понимается ограничение возможностей и способностей человека. При этом родители стараются быть правыми, а не правдивыми, в праведном порыве делая все «как надо». Родители стараются втиснуть ребенка в социальные трафареты и сделать из своего любимца маленького говорящего робота, подавляя его самобытность и уничтожая его значимость. Они пытаются сделать так, чтобы ребенок им не мешал, был удобным и послушным.
Не каждому «взрослому ребенку» удается разорвать цепи родительской любви. Не каждый может как птица – Феникс возродиться из пепла. Не каждый способен на горьком пепелище построить город – сад своей судьбы.
*****
«Что-то у тебя голос странный. Ты чем-то расстроен? У тебя проблемы? Ты давно должен был расстаться с этой женщиной. Я тебя предупреждала. Я и ей говорила, что ты не готов к семейной жизни» — мать возбужденно, с раскрасневшимся лицом и горящими глазами в очередной раз меня «спасает» и раскладывает «по полочкам» всю мою жизнь. Я опять оказывается забрел куда-то не туда. Она все знала и обо всем догадывалась, ведь материнской сердце «вещун». Мать постоянно предчувствует беду и постоянно меня об этом предупреждает.
«Ты наверное употребляешь наркотики» — Она торжествующе, заглядывая куда-то в только ей доступную даль, смотрит на меня. Она возбуждена, она меня почти раскусила, она нашла новое объяснение моему хмурому настроению. Она ждет подтверждения своим догадкам, слезы уже готовы брызнуть из ее глаз, она доверительно садится поближе ко мне. «Смотри мне в глаза. Мать нельзя обмануть».
Ее глаза уже подернулись туманной поволокой, она готова провалиться в отрешенно-страдальческое заторможенное состояние. Я уже вижу, как она садится, широко расставив ноги, отсутствующе смотрит в одну точку перед собой, и немного раскачиваясь взад – вперед, загробным голосом тихо спрашивает — «Это правда». Ответ она уже знает сама. И начинает «голосить», обращаясь к воображаемым слушателям. «Горе, какое горе. Люди, помогите. Мне ничего не надо, только бы ты был счастлив. За что мне такое наказание». Этот спектакль разыгрывается каждый раз, когда ей в голову приходит очередная бредовая идея. От меня потребуется бурное выражение любви к «бедной женщине, которая мне все отдала», я должен буду целовать ей руки, заискивающе заглядывать в глаза и отчаянно кричать: «Мама, как ты такое могла подумать. Я никогда не сделаю тебе больно. Я очень тебя люблю».
Я ненавидяще смотрю на нее, старая дура, она всю мою жизнь испоганила своим причитанием и слезами. Я даже не пытаюсь ей объяснить, что я немного устал, что у меня был насыщенный, интересный день, что я забежал к ней на минутку, чтобы пригласить ее завтра на чай с пирогом, который обещала испечь моя жена, мать наверняка забыла, что завтра у меня годовщина свадьбы.
Я вдруг вспоминаю все размолвки с моей женой, соглашаюсь с тем, что у нее скверный характер, что она не любит мою мать… Я стряхиваю с себя эти мысли. Я люблю свою жену, у нас все было бы хорошо, если бы не моя мамуля.
Я с ожесточением отталкиваю мать от себя. «Я ненавижу тебя. Это ты во всем виновата. Когда ты мне дашь нормально жить. Это все из-за тебя. Как только мне хорошо, тебе сразу же становится плохо. Оставь меня в покое. Не дождешься, я никогда не буду принимать наркотики. Я не хочу тебя больше знать. Ты у меня вот здесь» — я выразительно рублю рукой воздух поперек горла. Мать смотрит на меня широко раскрытыми, прояснившимися глазами. — «Сыночек…» Я отмахиваюсь от ее слов, как от злых пчел и выбегаю из квартиры.
Я долго гуляю, пытаясь прийти в себя. Я знаю, что должен извиниться, что мать старая больная женщина, что я у нее единственная «надежда и опора», что она хочет мне добра. В груди у меня все переворачивается от безысходности и бессильной ярости. Я не могу ей объяснить, что ее слезы отравляют мне жизнь, что бремя ее любви «топит» меня. Вместо того, чтобы беззаботно жить, я постоянно думаю, как бы чего не случилось, я всего боюсь.
Мне страшно ошибиться: я должен отчитываться перед мамой за все свои поступки, получать «разносы», за все мои действия, с которыми она не согласна, внимательно выслушивать все ее поучения и поступать так, как решит она. Мать живет моей жизнью, я не могу от нее освободиться, она не отпускает меня. Мне не с кем даже поговорить об этом. Я вынужден ее любить всю оставшуюся жизнь, выполняя «сыновний» долг. Скорей бы она уже умерла.
В воспитательных целях искренность заменяется лицемерием, правда приобретает двойной смысл, прямодушие становится недальновидностью, доверие смешивается со вседозволенностью и унижением. В первую очередь родители удовлетворяют свои потребности и интересы, умело манипулируя и «разменивая» ребенка, через него пытаясь удовлетворить свои амбиции. «Взрослые игры отличаются от детских лицемерием и коварством». Ю.З.Рыбников Истинный смысл происходящего тщательно маскируется, да не всегда и осознается самими родителями. Этим самым они еще больше усиливают фиксацию ребенка в навязчивом противоборстве.
*****
«Мам, я опять что-то не так сделала»? — тяжелый, не по детски серьезный вздох.
Что ты, миленькая, ты самая лучшая, я тебя очень люблю. Я хочу, чтобы ты была лучше. Ведь мне со стороны видны все твои недостатки. Почему ты не торопишься воспользоваться моими советами? Я хочу, чтобы ты была самой лучшей.
В ответ настороженный огонек недоверия в глазах.
«Дрянь такая, почему ты не слушаешься»? — Я с остервенением луплю, что есть силы, по маленькому тельцу, я стараюсь ударить побольнее. Пусть она знает, как мне плохо. «Мама, не надо»! — Крик замирает на самой высокой ноте. Она давится издаваемым звуком. На меня смотрят обреченные непонимающие глаза. Они знают – никуда не деться. Они не понимают, за что, и просят, чтобы не было так больно. Уж лучше сразу.
Я заставляю себя остановиться и тяжело перевожу дыхание. Я «прихожу в себя». У меня все дрожит внутри и очень болит рука. Как же так, неужели это я?
Я начинаю рыдать. Родненькая моя, да как же такое могло случиться, как ты такое могла подумать! Я же ведь только хотела тебе объяснить, что мне плохо, что я одна, что меня не любит муж, что я никому не нужна. Прости меня, пожалуйста. В ответ – судорожные всхлипывания. По старушечьи сгорбленная фигурка несмело прижимается ко мне и замирает беззвучно плача. Что я наделала?
Я чувствую, что я теряю тебя. Мы стремительно и необратимо отдаляемся друг от друга. Между нами разлом, который с каждым мгновением становится глубже и глубже. Так лопается земная кора, когда «просыпаются» вулканы и тектонические плиты приходят в движение.
Славная моя, не бросай меня, я хочу быть рядом с тобой. Я твоя мама, я люблю тебя. В ответ – тишина и редкие слезинки дождя.
Накал «боевых действий» несколько снижается, когда ребенок, повзрослев, уезжает из дома. Появляются новые интересы, долгожданная «свобода», и если есть еще резерв жизненных сил, то даже возможность «устроить» свою судьбу.
Для того, чтобы убедить существо, в собственной ничтожности, существует один древний, испытанный прием. На первый взгляд он невинен и «непреднамерен». Но он никогда не дает «осечек» и работает даже тогда, когда перед вами прекрасное, гармоничное существо. Называется этот прием - «НЕДОСТИЖИМОЕ СОВЕРШЕНСТВО». Обычно им пользуется более мелкое и ничтожное существо для доказательства собственной правоты и поддержания собственной значимости.
Ребенку предлагается достичь недостижимого стандарта, он должен соответствовать мифическому эталону, только в этом случае он будет заслуживать любви и уважения. При этом ребенку указывается на то, как не должно быть, как он не должен поступать. При этом замалчивается, как намеченного можно реально достичь, и что для этого нужно сделать. Дополнительно дается неверная информация о том, откуда берутся необходимые навыки и умения для реализации успешности в заданной области.
